За окном белеет время года, Февраль на город напустил метель. В предчувствии весны дрожит природа… На холст ложится тихо акварель… Цвета зимы и холода цвета… Есть краски цвета грусти на картине И краски, в коих видна пустота. Оттенки, словно мухи в паутине, Пытаются покинуть плен холста. И кистью колонковой мягко, тонко, Опутала снег теней чернота, А ночи зимней злая немота Короткий кроткий день теснит в сторонку. Усмешкой стылой скалится вдогонку Холодный серп с небесного поста…
СТРАННОЕ Пустое небо надо мной, Земля пустая под ногами. И голова пуста... тобой. Ты ж где-то там, за облаками. Оставив тело под землей, Ты вознеслась в пара-пространство. Меня ты не взяла с собой. Ты -образец непостоянства. Блуждаешь среди звезд одна: Туда живых не допускают. Ни одиночество, ни тьма Тебя уж больше не пугают. Мелькнешь песчинкой световой – Разнообразье звездных буден. Ты жаждешь обрести покой. Покоя же тебе не будет! За то, что бросила себя В пучину вечности до срока, За то, что бросила меня, За то, что так была жестока, Искать пристанища тебе Во веки вечные напрасно. Лети ты от звезды к звезде И будь, как я сейчас, несчастна. А будешь мимо пролетать – Приснись или явись скорее. С тобой хочу рассвета ждать, Вдвоем ведь все же веселее...
Отправлено: 12.01.06 12:41. Заголовок: Отречение от одиночества.
В одном довольно-таки шведском городке, издревле славящимся своими аббами, терионами и инфлэймсами, жил да был малыш, которого за принадлежность его к мужскому полу все называли Мальчиком. Мальчик сейчас грустно стоял у окна в город, за которым царило безудержное веселье. По всем воздушным коридорам, между домами, над машинами и меж ними носились, бесились, хулиганили толстые дяденьки с сидящими на хребте мальчиками и безумно вращающимися спинными пропеллерами. А у Мальчика такого дяденьки, или, как их ещё называли, Карлссона, просто не было – не достался. Всё у него было – три брата, пять сестёр, восемь друзей, штук пятнадцать родителей, причём, пап и мам почти поровну, и даже несовершеннолетняя фрекен Бок на каждый день – слава американским технологиям, китайской дешёвой рабочей силе и русскому пиратскому тиражированию. А вот Карлссона, элементарного Карлссона – не было. Карлссон был положен один на всю жизнь. А его экземпляр погиб при родах. Неправильное предлежание – и маленький дяденька, шедший замыкающим, в арьергарде, совсем ещё крошечный, случайно включил во время родов пропеллер. Пуповину, естественно, намотало на ротор, у маленького сразу полетела трансмиссия, а у карлссононесущей авиаматки, или несушки Карлссонов, разворотило все внутренности и ей сразу расхотелось жить. Трагедия происходила на глазах у остального выводка Карлссонов, уже отловленных и жужжащих-тарахтящих в трёхлитровой банке. Реанимеханики боролись за мехорганизм, ведь тот был ещё на гарантии, и вытянули матку практически со свалки, а маленькому уже помочь не смогли – не было трансмиссии для пересадки. И вот теперь, у всех были Карлссоны, а нашему герою не с кем было взрывать паровые машины, упаковками сложенные в детской, приходилось в одного жрать варенье и одному управляться с фрекен Бок. Как одиноко было парню, какая чудовищная несправедливость сквозит во всём нашем повествовании! Но, чу! Наш юный герой нащупал выход!.. … Упала набок табуреточка, судорожно дёрнувшись, замерли в паре сантиметров от пола сандалики, и крюк люстры, на которой никогда не качался Карлссон, даже не прогнулся под тщедушным тельцем… Теперь у КАЖДОГО малыша был свой Карлссон. Справедливость восторжествовала…
Не ходил за тобой я ночными аллеями, Под окном не стоял на коленях в грязи, Я в себе всё держал, страсть бинтуя лишь нервами, И не выдал ничем я несчастной любви. Когда нашли меня в комнате, уже не дышащего, Когда фотку твою выдрали из руки – Кто-то ляпнул: «Он сдох от спиртОсодержащего!» А я сдох от любви, от несчастной любви. И пьяный прозектор с неточеным скальпелем, Джек-Потрошитель масштаба больницы, Вскроет меня и осмотрит внимательно, Несостоявшийся маньяк и убийца… Ничего не поймёт, только сердце залапает И халат свой заляпает в невинной крови. Может, скажет, инфаркт, или стёрлися клапаны, А я сдох от любви, от несчастной любви! Я лежу под плитой, я остался за датою, Той, что жизни лишила. И как не крути, А за чувство моё стала смерть мне расплатою – Ведь я сдох от любви, от несчастной любви!
Я на завтра запланировал дождь, Я на завтра запланировал смерть… Запланировал визг тормозов, Запланировал вой сирен. Кровь с водой будут течь в водосток, В лужах будут бензин и кровь, А на лицах людей – нервный шок, А в разбитой машине – боль… И встревоженный шепот зевак, И исхлестанное ливнем утро - Снова вижу я явь как-будто: Завтра всё будет именно так…
В комнате мрак и печаль. В углу – огромное чучело моли, изрядно побитое птицами – лебединая песня сумасшедшего таксидермиста. Таксидермист – это тот, кто надермил в такси? как интересно! Иду дальше и дальше, погрязая в ужасах быта. Шифоньер обрыгался трусами и лифчиками давно забытых жён и мужей. А внутри слышно урчание: он всё ещё хочет срыгнуть трёхстворчато и я шарахаюсь в сторону. Пианино, дружок! Что щеришь свои бело-кариесные бемоли и бекары? Ну-ка сбацай мне на бис собачье танго, собачий рэп или «От трёх до пяти» Чуковского! Слабо? Придётся наложить на тебя руки. А снизу раздаются удары. Это сосед прибивает к потолку куски штукатурки, регулярно падающие от стоящей у меня тишины. И сверху раздаются удары: соседка прибивает к полу напольный песочный календарь на следующий век. Она по нему свои ежеквартальные проблемные дни отмечает. Ха-ха. А чучело молье шевелит хоботком, хочет собрать с меня нектар. Оно ведь голодное и одинокое чучело. Вот что-то в люстре тлеет угрожающе красным накалом. И я обхожу люстру по давно протоптанной тропинке. Я вообще очень обходительный. Я боюсь. По мне ползают мурашки. Найдя в памяти драйвер управления мурашками, я выстроил их в стройные ряды и отправил в архив. Лишь только одна упорная мураха настырно карабкалась по позвоночнику, срывалась в трусы и снова лезла вверх. Я прижался мурашкой к косяку и раздавил её. Потёрся, размазав её ровным слоем. Косяк довольно заскрипел. Зато остальные ревниво зашевелились. Пришлось собственной спиной удовлетворять все дверные проёмы. Тук-тук! Никого нет дома. Совсем никого. А кто может быть, кроме пыльного замшелого волосатого паука, сидящего на подушке и напевающего: »Где ты, где?» весьма близко к оригиналу. А вот и будильник – краеугольный камень каждого утра. С каким бы наслаждением я разнёс бы его на кусочки, на атомы. Но я боюсь. Боюсь нарушить тишину. За окном месяц. Месяц март. Уже темно и окна от возмущения этим фактом покрылись изморозью. Гнусный кактус отвернулся от окна в мою сторону, но мне плевать. Пока он выберется из горшка, я успею умереть от страха. Холодно. Пианино тихонько клацает зубами-клавишами и жмётся ко мне своим лакированным боком. С другой стороны жмётся паук, всё заунывно шелестящий: «Где найти твои следы?» А следы – вот они: из нижнего угла в верхний и по потолку на кухню. Это последний путь чучела, которое пошло на кухню попить и там заговорилось с холодильником. Они перемывают мне все кости. Впрочем, не все, а так, некоторые. Нечего было оставлять скелет без присмотра. Ну что же, раз меня никто не любит, остаётся одно – лечь спать. Тем более что кровать распахнула своё ненасытное чрево, и я с разбегу бросаюсь в её внутренности и закрываю за собой брюшную полость. Эмбрион – он и в Африке эмбрион. Всё, не будить меня девять месяцев. И никаких абортов! Баю-бай…
Тапер безумный наигрывал что-то Из Жан-Мишель Жара, но это неважно. Мир был вокруг как на стареньком фото- Блёклый, ненастоящий, бумажный. Сидел я сквозь организм пропуская Смесь пива и музыкального фарша. Как же мне жизнь надоела такая! В духе и темпе Шопенова марша Веки смыкались синхронно и сонно, Глаза пропускали минимум света, Внутри уж плескалась жидкости тонна И тут – словно в зиму ворвалось вдруг лето. Вихрем незримым разрушив оковы. Чёткостью линий объём вернув бару И каблучков расстреляли подковы холод пассажей музыки старой. Хорошо, пил не водку, Иначе б взорвался Как цистерна с парами бензина от взгляда, Каким полоснула вдоль стойки красотка: Огнемёт, заряженный пламенем ада! Встать, подойти, пару коктейлей, Цигарку с ментолом, анекдот посвежее, Намёк попрозрачней… ну в самом – то деле, Я мужик или где? Ну, брат, смелее! Но пива «девятки» - Балтийское море Штормит, норовит расплескаться, зараза! И вот выбор сделан красотке на горе- Пускаюсь вприпрыжку до унитаза… Блин, и так постоянно… dark ангел
Infinity
Захвалили прям... Щас загоржусся... Мог бы покраснеть - покраснел бы... Спасибо...
Однажды Иванов решил раздавить сырое яйцо одной левой. Потом одной правой. И ничегошеньки у него не получилось. Заплакал тогда Иванов и уронил сырое яйцо о твёрдый пол. Сырое яйцо кокнулось и разбилось. И понял тогда Иванов насколько сильнее его, Иванова, земное притяжение и испугался… На следующий день Иванов поднабрался сил и раздавил одно сырое яйцо сначала правой, а потом другое - левой. С тех пор Иванов уже не боялся земного притяжения. Считал, что он, Иванов, с притяжением-то на равных будет. Поскольку Иванов перестал бояться земного притяжения, решил он как-то выйти в оконный проём с десятого так этажа – чтобы уж не мелочиться. Решил выйти не как все нормальные люди – вниз, а вверх, как ненормальные. Вывод посмертно Иванов сделал такой – в какую сторону из окна не выходи – асфальт всё равно крепче черепа. А ещё у Иванова была мечта. Но кого, скажите мне, интересует мечта совсем уже мёртвого Иванова? Однажды задолго до своей смерти Иванов был вполне жив и здоров. И вот что из этого вышло. Здоровья Иванова вполне хватало на то, чтобы ездить на работу в общественном транспорте. Работал Иванов у себя на работе, отдыхал в отпуске, а ночевал – дома, в постели. А на работу, стало быть, добирался на транспорте. Этим транспортом на работу добиралась и одна очень симпатичная девушка, но Иванов с ней так и не встретился, потому что всегда ездил на задней площадке трамвая №1, а девушка предпочитала троллейбусу 14-го маршрута автобус 43-го маршрута. Однажды девушка всё же проехалась на трамвае №1, но Иванов в этот день отдыхал в отпуске. У этой девушки был парень. Самое смешное, что парень носил фамилию Иванов, но повода похохотать над этим так и не представилось. И правильно - судьба и общественный транспорт бывают вполне предусмотрительными, когда не дают девушкам сменить одного Иванова на другого. Хотя это и не справедливо по отношению к отдельно взятым Ивановым. А что же справедливо по отношению к отдельно взятым Ивановым? Однажды Иванов записался в художественную самодеятельность. Это его так взбодрило, что он купил десять порций пломбира, ни с кем не поделился и в результате на следующий день Иванова выгнали из художественной самодеятельности за неуплату членских взносов в фонд помощи юннатам Заполярья. А Иванов не смог даже ничего просипеть в своё оправдание, потому что валялся дома с ангиной. Если вы – Иванов – не позволяйте какому-то пломбиру… Эх, да что там говорить! Нет справедливости для Ивановых! Детей у Иванова не было. Создатель Иванова позаботился об этом заранее, за что ему честь и хвала. Хотя, почему бы и не дать Иванову шанс заняться самоэволюцией? Но создателю… Нет, даже так, с большой буквы – Создателю Иванова, конечно, виднее. Создавая своих Ивановых, позаботьтесь об их утилизации заранее. Заранее вас благодарим.
Все даты в формате GMT
10 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
очень... 
очень... сильно... 
!
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума